Инкери

Трагедия братоубийственной гражданской войны и исхода, тоска по родине и вера в ее возрождение – все это отразилось в стихах и прозе участника Белого движения, молодого поэта Ивана Саволайнена, писавшего под псевдонимом Иван Савин. Его называли «певцом белой мечты». Новой родиной для него стала земля предков – Финляндия. Там он становится корреспондентом эмигрантской газеты, пишет свои первые стихи. Судьба отвела ему всего 27 лет жизни, но созданные им стихи и рассказы неоднократно переиздавались – как в эмиграции, так и в сегодняшней России, его творчеству дали высокую оценку Иван Бунин и Александр Куприн.

Дед Ивана Савина по отцу, уроженец Финляндии Йохан Саволайнен, был капитаном или штурманом торгового судна, осевшим в Одессе и женившимся на гречанке, которую встретил в Елисаветграде. Их сын Иван Саволайнен, по профессии нотариус, женился на Анне Михайловне Волик, вдове-помещице из старинного молдавского рода Волик-Отян. Этот брак был заключён по страстной любви. Анна Волик была старше Саволайнена на 10 лет, и у неё к тому времени было пятеро детей.

У них родилось еще трое детей: будущий писатель Иван Савин (29 августа 1899 года), его брат Николай и сестра Надежда . Через несколько лет супруги расстались, но все восемь детей, оставшихся с матерью сохранили настоящую крепкую дружбу между собой, каждую неделю приходили в гости к отцу. Детство и юность проходят в местечке Зеньков Полтавской губернии. Еще в детские проявляется интерес к литературному творчеству. В 11 лет он пишет свое первое стихотворение, в 14 лет его стихи и рассказы впервые публикуют в местных изданиях.

Революция и гражданская война несут гибель почти всем членам семьи, вставшей на сторону белых. Два старших брата, выпускники Михайловского артиллерийского училища, расстреляны в Симферополе в ноябре 1920 года. Младший брат Николай в возрасте 15-ти лет погиб в бою. Брат Борис был зарублен под Каховкой.

Будущий писатель, окончив в 1919 году Зеньковскую мужскую гимназию, вступил в Добровольческую армию. Служил в 3-м и 2-м кавалерийских полках, в Крыму — в 3-м сводно-кавалерийском полку и в эскадроне 12-го уланского белгородского полка.
В ноябре 1920 года, когда Красная армия заняла Крым, он находился в лазарете, больной тифом и не смог эвакуироваться. Иван Саволайнен попал в плен к красным и чудом избежал расстрела, испытав издевательства и голод и холод, пройдя подвалы ЧК (все это он описал в автобиографической повести «Плен»).

Его родным удается, продав оставшиеся ценности, подкупить чекистов и освободить Ивана. Он приезжает в Петроград и проводит там холодную и голодную зиму, отразившуюся потом в его произведениях. Там он встречается с отцом.
Как потомок гражданина Великого княжества Финляндского Иван получает гражданство Финляндии и в 1921 году через Петроград вместе с отцом уезжает на родину предков. Несколько месяцев Иван проводит в санатории, восстанавливая здоровье. Там его ждет еще один тяжелый удар судьбы – Иван узнает, что его невеста вышла замуж за большевика, хотя все ее родные были убиты красными.

После санатория он устраивается на сахарный завод в Хельсинки, где уже работал его отец. Будущий поэт сколачивает деревянные ящики. Им вместе с отцом была отведена небольшая комната с русской печкой.
Но именно в этот непростой период своей жизни он делает первые шаги в журналистике, а в 1924 году становится корреспондентом нескольких эмигрантских изданий: берлинской газеты «Руль», рижской «Сегодня», белградской «Новое время», ежедневника «Русские вести», выходившего в Хельсинки.
Иван Савин хорошо играл на рояле, рисовал, увлекался театром. При Кружке русской молодёжи работала Студия любителей драматического искусства, где ставились пьесы поэта. Иногда в любительских спектаклях участвовал и сам автор.

В газетной рецензии тех лет отмечается: «Наибольший успех имел шарж Ивана Савина „Служитель муз“. Сама пьеса произвела очень хорошее впечатление оригинальностью сюжета. Разыграна она была живо и интересно. Особенно следует отметить искренность и правдивость тона г-на Савина ».
О другом спектакле, по пьесе «Молодость», театральный критик писал: «Прекрасно провел роль Лесницкого И. И. Савин, которому удались искренний, теплый тон, проникновенность обреченности и глубокий драматизм переживания».

В 1926 году в Белграде вышел его единственный прижизненный сборник стихов «Ладонка», изданный Главным правлением Галлиполийского общества. Многие стихи «Ладонки» посвящены лагерю Белой армии в турецком Галлиполи; хотя сам поэт никогда там не бывал, галлиполийцы высоко ценили его творчество.
В 1924 году в жизни поэта произошло важное событие — он женился на Людмиле Владимировне Соловьевой, дочери полковника 1-го Финляндского стрелкового полка.

«Пробыв только короткое время в Финляндии, Савин начинает писать фельетоны, воспоминания, стихи и сразу же, в свои 24 года, завоевывает любовь и уважение всей русской колонии. Наша русская колония была небольшая, но очень теплая и интересная. Савин образовал «Кружок молодежи»; мы ставили его пьесу «Там», пьесу «Молодость» (она у меня есть) и устраивали бесчисленные лекции и вечера памяти Блока, Ахматовой, Гумилева, Есенина. Мы жили!.. Был устроен суд над Евгением Онегиным… На одной из встреч кружка я встретила Ивана Савина… Уйти от судьбы нельзя, Бог решил соединить жизнь больного, измученного человека с молоденькой, здоровой, любящей литературу и искусство девушкой… Я была не только женой Ивана Савина, я была его другом, секретарем и переводчицей… Я присутствовала при рождении его стихов, знала их полуродившимися… Черновиков у Савина, можно сказать, совсем не было. Стихи он начинал писать на обертке финских сигарет, а потом садился сразу за машинку, продолжая писать, почти ничего не исправляя», — писала через много лет вдова поэта в предисловии к вышедшему в 1988-м году в США сборнике «Всего одна жизнь».

Вместе с женой Иван Савин побывал на Валааме, где встретился с Анной Вырубовой и ее матерью Надеждой Танеевой. Интервью с Надеждой Танеевой было направлено в одну из крупных газет Швеции.
« Оба работали и летом 1926 года мы уехали в Куоккала, к художнику Захарову, который повез нас к Илье Репину. Сразу началась теплая, искренняя дружба между маститым художником, милейшим из милейших, и молодым поэтом. У меня висит портрет Репина со следующей надписью: «Необыкновенно красивому Ивану Ивановичу Савину, на добрую память. Илья Репин, 1926 год», — писала Людмила Савина-Сулимовская, вспоминая также, что великий художник собирался написать портрет Ивана Савина.

Жизнь поэта оборвалась неожиданно и безвременно. Иван Савин умер 12 июля 1927 года от заражения крови после неудачной операции по удалению аппендицита. Последний приют он нашел на православном кладбище Хиетаниеми в Хельсинки.

«Мне позволили быть две недели ночью у кровати больного, днем я работала. За это время мне удалось получить прелестную квартиру, с окнами в парк, где в пруду водились белые лебеди. Известный парк в Хельсинки Кайсаниеми. Наконец, мне предложили взять больного домой… Квартиру он еще не видел и, приехав домой, плакал от радости. Через несколько дней ему стало хуже, но рядом с кроватью лежал любимый томик Чехова. И он просил меня рассказывать, как мы поедем летом к границе России собирать его любимые цветы ромашки.

В горячую душную ночь, около 4-х утра, Савин нацарапал на листке бумаги «вспрыснуть морфий… доктора». Но было поздно. Укол не помог. Поэт затих и долго смотрел прямо перед собой в огромное окно, куда заглядывали ветки деревьев, потом осенил себя широким крестным знамением и сказал ясно и тихо «Господи»…

Это было в 5 часов утра, в день свв. Апостолов Петра и Павла, в 1927 году, в Хельсинки, Финляндия».
Иван Бунин в газете «Возрождение» писал: «После долгой и тяжелой болезни скончался в Гельсингфорсе молодой поэт и молодой воин — Иван Савин… То, что он оставил после себя, навсегда обеспечило ему незабвенную страницу в русской литературе; во-первых, по причине полной своеобразности стихов и их пафоса; во-вторых, по той красоте и силе, которыми звучит их общий тон, некоторые же вещи и строфы — особенно».
Стихи и проза Ивана Савина не раз переиздавалась за рубежом. Российский читатель впервые смог встретиться с ними лишь в 90-е годы прошлого века.

На Сайме
Чего здесь больше, капель или игл?
Озерных брызг или сосновых хлопьев?
Столетний бор, как стомачтовый бриг,
Вонзился в небо тысячами кольев.
Сбегают тени стрельчатой грядой
На кудри волн по каменистым склонам,
А лунный жар над розовой водой
Приколот одуванчиком зеленым.
Прозрачно дно. Озерные поля
Расшиты желтыми шелками лилий.
Глухой рыбак мурлычет у руля
Про девушку, которую убили.
В ночную воду весла уронив,
Дремлю я, сердце уронив в былое.
Плывет, весь в черном бархате, залив
И все в огнях кольцо береговое.
Проснулся ветер, вынырнув из трав,
Над стаей туч взмахнул крылом незримым…
И лунный одуванчик, задрожав,
Рассыпался зеленоватым дымом.
1925

* * *
«До поезда одиннадцать минут…»
До поезда одиннадцать минут…
А я хочу на ласковый Скатуден,
Где лампы свет лазурно-изумруден,
Где только ты и краткий наш уют…
Минутной стрелки выпрямленный жгут
Уже повис над сердцем моим грозно.
Хочу к тебе, но стрелка шепчет: поздно –
До поезда одиннадцать минут…

От того высоки наши плечи

Оттого высоки наши плечи,
А в котомках акриды и мед,
Что мы, грозной дружины предтечи,
Славословим крестовый поход.
Оттого мы в служенье суровом
К Иордану святому зовем,
Что за нами, крестящими словом,
Будет воин, крестящий мечом.
Да взлетят белокрылые латы!
Да сверкнет золотое копье!
Я, немеркнущей славы глашатай,
Отдал Господу сердце свое…
Да придет!.. Высокие плечи
Преклоняя на белом лугу,
Я походные песни, как свечи,
Перед ликом России зажгу.
1923

* * *
«И смеялось когда-то, и сладко…»
И смеялось когда-то, и сладко
Было жить, ни о чем не моля,
И шептала мне сказки украдкой
Наша старая няня – земля.
И любил я, и верил, и снами
Несказанными жил наяву,
И прозрачными плакал стихами
В золотую от солнца траву…
Пьяный хам, нескончаемой тризной
Затемнивший души моей синь,
Будь ты проклят и ныне, и присно,
И во веки веков, аминь!
1925

Новый год
Никакие метели не в силах
Опрокинуть трёхцветных лампад,
Что зажёг я на дальних могилах,
Совершая прощальный обряд.
Не заставят бичи никакие,
Никакая бездонная мгла
Ни сказать, ни шепнуть, что Россия
В пытках вражьих сгорела дотла.
Исходив по ненастным дорогам
Всю безкрайнюю землю мою,
Я не верю смертельным тревогам,
Похоронных псалмов не пою.
В городах, ураганами смятых,
В пепелищах разрушенных сёл
Столько сил, столько всходов богатых,
Столько тайной я жизни нашёл.
И такой неустанною верой
Обожгла меня пленная Русь,
Что я к Вашей унылости серой
Никогда, никогда не склонюсь!
Никогда примирения плесень
Не заржавит призыва во мне,
Не забуду победных я песен,
Потому что в любимой стране,
Задыхаясь в темничных оградах,
Я прочёл, я не мог не прочесть
Даже в детских прощающих взглядах
Грозовую, недетскую месть.
Вот зачем в эту полную тайны
Новогоднюю ночь, я чужой
И далёкий для вас, и случайный,
Говорю Вам: «Крепитесь! Домой
Мы пойдём! Мы придём и увидим
Белый день. Мы полюбим, простим
Всё, что горестно мы ненавидим,
Всё, что в мёртвой улыбке храним.»
Вот зачем, задыхаясь в оградах
Непушистых, нерусских снегов,
Я сегодня в трёхцветных лампадах
Зажигаю грядущую новь.
Вот зачем я не верю, а знаю,
Что не надо ни слёз, ни забот.
Что нас к нежно любимому Краю
Новый год по цветам поведёт!
1922