Инкери

УХОДЯЩИЙ НАРОД
В это сейчас трудно поверить, но еще в 30-е годы Ленинград был окружен кольцом деревень, где дети не знали ни слова по-русски. Взрослые ингерманландцы по-русски говорили, поскольку им надо было работать и общаться с начальством, среди которого финнов было мало, а дети ходили в финские школы и не испытывали никакой потребности переходить на чужой язык.

СМЕРТЬ СЕМЬИ
Маленькая Ольга из маленькой деревни Вайникка тоже не знала русского языка. Ее старший брат Вильо – тоже.
— Нам это было ни к чему. Вокруг говорили только по-фински: мама, папа, бабушка, дедушка, тети, дяди, соседи, дети в школе.
Ольга Кристьяновна до сих пор сохранила мягкий ингерманландский акцент. Язык наших финнов немножко отличается от языка населения Финляндии, он считается диалектом, на нем не пишут и все реже говорят. Если потомки ингерманландцев и учат язык, то финский «нормальный». Но пик интереса к своему народу и к своему языку уже миновал. В 90-е годы, когда появилась возможность уехать в Финляндию, многие уехали. А многие остались. Потому что здесь их дом.
— Брат показывал: вот здесь стоял наш дом. Теперь это окраина Южного кладбища. Нашу деревню на Волхонке и многие соседние снесли в 1940-м году. Приказали переселиться в Горелово, строиться на свои деньги. А много ли денег в семье, где работает только отец, а детей четверо. Не успели обжиться – война началась. Моя мама должна была родить, но в доме у нас жили люди, рывшие окопы. И мама пошла рожать в хлев, как Мария. Братик прожил недолго – еды уже не было. Ели дохлых телят, лошадиные шкуры. Немцы нас выгнали из дома, мы скитались по чужим углам. Родители пошли на поле собрать мерзлой капусты, хотя это было запрещено, их поймали, маму отпустили, а отца били и морили голодом в комендатуре. Перед Рождеством 1941 года он умер.
Сколько лет прошло, а Ольга Кристьяновна плачет, вспоминая, как умирала ее семья. Навечно заснул маленький Валтер, не дождавшись супа из гнилой хряпы. А мама пошла искать какой-нибудь еды и умерла на дороге. Дома одна оставалась сестренка Лиля – ее тоже нашли мертвой.

КНИГИ – В ОГОНЬ
— Где моя семья – не знаю. Говорят, всех свезли в Горелово на старое кладбище, теперь там не хоронят, а где именно они лежат – неизвестно. Мы с Валтером к тому времени решили пробираться в Эстонию. Говорили, что там есть еда. Надели холщовые сумки и пошли. В январе шли по дороге, просились в дома переночевать и покушать.
Переночевать пускали, кушать не было почти ни у кого. Мне было 12 лет, Вильо был на полтора года старше. Мы ведь были дважды сироты: наша родная мама умерла в 24 года, Ева была мачехой нам, но потом мы остались совсем одни.
После долгих мытарств дети оказались в Клооге. В этой эстонской деревне были разные лагеря – и для евреев, и для коммунистов, и для ингерманландцев.
— Я до сих пор вздрагиваю, когда при мне мужчины говорят по-немецки. Никогда не забуду: немец бьет меня палкой и кричит: «Арбайтен!» Эстонские крестьяне нас пытались подкармливать, но если немцы замечали –наказывали. Потом нас всех увезли в Финляндию и расселили по хуторам, где нужны были батраки. Потом нам разрешили вернуться – обещали, что домой. Но уже в Выборге советский офицер сказал: «Все финские книги, включая библию, — в огонь. Ленинграда вам не увидеть как своих ушей».
Их привезли на Псковщину в окрестности Порхова, поселили в нищей деревне. Спали на полу – в каждом доме жило по несколько семей. Еды не было совсем никакой. И хотя деревенские очень хорошо отнеслись к ингерманландцам, они ничем не могли помочь им. Стали менять на станции вещи, привезенные из Финляндии. Потом вещи кончились. Кончилась и война, но по-прежнему нельзя было вернуться на родину. И Ольга с Вильо снова пошли в Эстонию – на заработки. Ольга три года работала у старого мельника Кристиана Томберга и его жены Эльзы. Они были бездетны и удочерили Ольгу. Иначе ей пришлось бы уехать из Эстонии – финнам запретили там жить.

БАБУШКИНЫ РУБЛИ
— 25 марта 1949 года вышел приказ о раскулачивании Прибалтики. Томбергов и меня с ними отправили в Красноярский край. «Кулаками» набили целый состав и месяц таскали по Сибири. В ссылке целый год я работала от зари до зари – родители были уже старые, я была их кормильцем. Потом мой брат, которому удалось уехать в Петрозаводск, написал четыре письма Сталину. И меня освободили. Томберги плакали, но велели мне уезжать, не губить свою жизнь. Вскоре они оба умерли. Так я дважды потеряла отца и трижды – мать.
Ольга приехала к брату в Петрозаводск, стала работать на кирпичном заводе. Жизнь налаживалась. Потом она вышла замуж за ингерманландца с русской фамилией – Виктор Головин происходил из семьи, глава которой был когда-то усыновлён русским крестьянином. Стала, как и муж, работать в ателье, выучилась на закройщицу. Родилось двое детей. Но муж был закройщиком только по будням – в праздники он становился служителем первой в городе и области послевоенной лютеранской кирхи. Супруги Головины несколько лет обивали пороги коридоров власти, выпрашивая разрешение на открытие церкви. Им дали кирху в Пушкине, которую восстанавливали на «бабушкины рубли» – старушки гордо несли пенсию в церковь. Помогала мужу и Ольга – развозили по деревням гуманитарную помощь, принимали причастие. Когда на приходской машине, а когда и пешком.
— Несколько лет назад Виктор умер. Я похоронила его у руин кирхи в деревне Малые Горки. Это его родина. Там его предки, там и мне местечко оставлено. Мои-то, кто был похоронен до войны, лежат в Туутари.
Знаете гору Кирхгоф? Там теперь на лыжах катаются. А ведь катаются с фундамента кирхи, которая была видна из окна нашего дома. И вокруг кресты, кресты…

Татьяна Хмельник

http://regionavtica.ru/articles/ingermanlandskie_derevni_byli_sterty_s_lica_zemli.html

(опубликовано в 2006 году )